«Петровское правительство необычайно свободно. Оно имеет виды, корысти, отношения, но нравственных обязанностей никаких. <…>
Около Петра собирается куча голи дворянской, не помнящей родства, иностранцев, не помнящих родины, денщиков и сержантов, впересыпочку с старыми боярскими детьми и вечными интригантами, ползающими у ног всякой власти и пользующимися всякими милостями. Круг этот растет и умножается быстро, давая всюду свои чужеядные побеги. <…>
Прошел другой — и все изменилось. Тучи рассеялись, свои узнали своих. Раскрылась миру картина величайшего семейного счастия, богоподобная Фелица, «мать отечества», спокойно стояла на вершине силы и власти, благосклонно улыбаясь коленопреклоненным денщикам и сержантам, сенаторам и кавалерам— все молились ей, все благоговело перед ней. <…> «Славься, славься ты, Екатерина!»
Кто сделал это чудо, кто заарканил Россию ренегатов и немцев? Кто привенчал Фелице крамольных денщиков и окровавленных сержантов?
Одна неизвестная степная старушка барыня, вроде помещицы Коробочки, приворожила их.
Дело, говорят, было так:
Пугачев проезжал ее усадьбой, струхнула старушка и вышла его величество звать хлеба-соли откушать.
— А что, какова она у вас, православные? -спросил государь-казак мужиков.
— Не хотим, ваше царское величество, греха на душу брать, мы барыней завсегда довольны, мать нам родная.
— Хорошо, старушка, пойду к тебе, выпью твоей водки, благо народ хвалит.
Старуха угостила чем могла. Пугачев простился с ней и пошел садиться в сани. Народ его ждал. Лица были недовольны.
— Али просьба какая, говори смелей?
— Да что же, твое царское величество, при чем же мы-то…, то есть останемся?
— А что?
— Да ведь вот ты, батюшка, был там-то, помещика-то повесил, да и детенышей-то его, вот и там-то… ну а мы-то как?
— Да ведь вы же говорите, что больно хороша ваша старуха.
— Оно точно, твое величество, она добрая женщина, да ведь все же лучше порешить.
— Ну, братцы, коли хотите, как хотите, пожалуй, и порешим.
— Жаль-то жаль, но делать нечего, — говорили мужички, отправляясь за старушкой, спокойно убиравшей посуду на радостях, что царь ее простил, и, к крайнему ее удивлению, повесили ее на перекладине.
Она-то, говорят, и сглазила крамольных денщиков и правительствующих сержантов.
<…> С этого времени начиная, правительство не смело ни в чем подать руки крестьянам. Дворянство потеряло всякий смысл гражданской доблести перед правительством и всякое чувство нравственного стыда в отношении крестьян. Две России окончательно перестали друг в друге понимать людей.»
«Император Александр I и В. Н. Каразин«.
Герцен Александр Иванович
